История жизни моего папы – Стёганцева Валерия Ивановича, записанная мною,
его сыном Стёганцевым Андреем Валерьевичем частично с его слов и слов его
родственников, частично на основе моих личных наблюдений и умозаключений.
Мой папа при жизни любил шахматы, командировки и фантастику (может быть и сейчас любит – я не знаю точно, как он там). Но больше всего он любил работать на ЭВМ и учить этому других людей (в одной из поздравительных грамот от Академии Наук сказано, что он за свою профессиональную жизнь прочитал двадцать три тысячи сто пятьдесят семь лекций!). Он работал в Вычислительном Центре Академии Наук СССР – форпосте советского программирования. Очень любил свою работу и свою ЭВМ. ЭВМ занимала две комнаты, а у него самого была всего одна, да и то в коммуналке со злыми соседями. Но он не унывал, несмотря на злых соседей, просто иногда ночевал на работе.
В молодости папа был чемпионом института по шахматам и штанге, но когда он женился на моей маме, это ему не сильно помогло: они быстро расстались, и тридцать лет я его не видел, пока сам не разыскал по справочной. У меня нет к нему претензий: теперь я и сам знаю, что создать счастливую семью – это сложнее, чем взять рекордный вес или выиграть партию у гроссмейстера (причем, делая это одновременно)… Но все-таки жаль, что так получилось — ведь в нашей жизни (и моей, и его, и мамы) все могло бы быть совсем по-другому.
А может, и не могло бы – как говорится, карма… Его собственная семейная история довольно трагична. Его мать, которую он очень любил, погибла под Ржевом, когда ему было пять лет. Война. Голод. Холод. Немецкая оккупация. Он остался один с девяностолетней бабушкой. После войны жил у тетки. Фактически его воспитала двоюродная сестра. Строгая. Отца своего в детстве он тоже толком не знал – его отец перед войной уехал на Колыму мыть золото, а вернулся через десять лет уже с мачехой. Мачеха любила работать в огороде, а моего папу не любила и не понимала: «Ничего не делает, только книжки читает!». В конце жизни он обмолвился, что даже в оккупации ему было легче. Поэтому, доучившись до 7-го класса, он поступил в техникум, а потом сразу в институт, чтобы можно было жить в общежитии.
Ну и как с такой кармой строить счастливую семью?! А психологических тренингов и расстановок по Хеллингеру тогда еще не было. Он всю жизнь тосковал по своей матери. Рисовал ее портреты карандашом «Кохинор». Рисовал по памяти, но больше «по фантазии». Он даже придумал в свой паспорт вписать не только отчество, но и «материнчество», а также обе фамилии – и отца, и матери. Но отдел ЗАГС почему-то не пошел ему навстречу.
Имя, которое он хотел вписать в паспорт, было действительно немного странным: Валерий-Демиург Иван-да-Мария Стёганцев-Смирнова. (Демиург – был его творческий псевдоним, Мария Смирнова – его мать, Иван Стёганцев — отец.) Отчаявшись поменять паспорт, он стал этим именем подписывать свои научные работы и изобретения, которых за всю жизнь у него накопилось аж тридцать семь. Хватило бы на пять диссертаций, но почему-то не сложилось – скорее всего, заленился.
А еще сотрудник папиной лаборатории и его ученик Леша Пажитнов придумал Тетрис. Тетрис продали американцам, а всем сотрудникам и руководителю лаборатории выдали по тысяче долларов – большие деньги по тем временам! На свою квартиру папе этих денег не хватило, и он добавил их на квартиру своей любимой женщине. (И он, и моя мать быстро нашли себе новых любимых, по крайней мере, как им тогда казалось — любимых.) Но, купив квартиру, папина любимая почему-то быстро стала Бывшей Любимой. Но папа не грустил – ведь у него оставалась комната в коммуналке (хоть и со злыми соседями), а главное – лучшая в мире ЭВМ «Мир», а также командировки, походы, фантастика и шахматы.
Но в связи с Перестройкой папин любимый Мир неожиданно отменили (мир отменили!). Отменили и командировки, и АЛГОЛ — был такой крутой по тем временам язык программирования, в котором папа был крутой специалист. Язык АЛГОЛ не помог ему найти новую работу, а другие языки он знал посредственно. Хотя надо отдать ему должное — пытался учить, одно время даже торговал на рынке шапками. Но получалось плохо (это вам не АЛГОЛ, да и возраст уже). А до пенсии оставалось еще четыре года! Пришлось пойти работать сторожем в детский сад, научиться пить пиво и завести собаку – вроде стало полегче…
Но злые соседи не любили собак и сдали папу в психушку, а собака тем временем куда-то пропала. Папа нашел себе еще одну собаку. История повторилась. На время он прописался в больнице имени Ганнушкина. Строгая сестра решила ему помочь – пробила ему диагноз «шизофрения»: папе дали пенсию по инвалидности. Но с шизофренией не только в космонавты не берут, но также и в сторожа. Остались пиво, шахматы и фантастика (из старых – Стругацкие, из новых – Лукьяненко). Да еще успехи сына, который неожиданно нашелся и даже начал иногда брать его к себе домой.
Но тут рак прямой кишки и как-то стало не до пива и не до шахмат. А потом даже и не до фантастики. Сначала ходунки, потом памперсы (не зря говорят «что старый, что малый»). Запоры, поносы, кровотечения, ночные боли, стоны, грязные простыни, запах… Невестка то кричит, то плачет. И с каждым днем все труднее просыпаться. А потом Царицынский хоспис и все как-то очень быстро закончилось… Хорошо, что успели приватизировать комнату — не досталась злым соседям.
А умер он тихо, без мучений – просто остановилось сердце. Последние дни уже не приходил в себя – лежал полупрозрачный и неподвижный. Правда, даже без сознания он крепко держался за ограждение кровати – возникало впечатление, что он куда-то летит и боится упасть. Накануне смерти я у него был. Сидел у кровати, держал за руку. И хотя врачи сказали, что он уже вряд ли придет в себя, мне очень хотелось с ним попрощаться. И я сидел, держал его за руку, иногда гладил по голове. И в какой-то момент он вдруг открыл глаза, увидел меня и слабо улыбнулся — узнал. После чего закрыл глаза и снова ушел внутрь себя. И все. Через три дня мне позвонили и сказали: «Ваш отец скончался». (Что характерно, умер он 1 сентября — в День знаний.)
И вот жизнь окончена. Каков итог? Остался сын (а где-то еще один) и восемь внуков и внучек, которые носят фамилию Стёганцев. Осталась приватизированная комната в квартире со злыми соседями. Остался Тетрис и тридцать семь статей и изобретений (в основном про ЭВМ «Мир», про которую знают сейчас только специалисты). Остался организованный им шахматный клуб. Осталось поздравление учеников к его 50-летнему юбилею, начинающееся со слов «Наш верный друг и учитель!». И скромная могила на Перепечинском кладбище на участке 9-а.
Много это или мало за семьдесят три года жизни? Не знаю – смотря, с чем сравнивать.… Но в любом случае это решать ему, не мне – ведь это была его жизнь. А с моей точки зрения, самое главное, что он оставил – это сына Андрея (то есть меня), и историю своей жизни, которую он прожил как смог, а я как смог понял и записал. Записал сегодня вечером, сразу после похорон и поминок – пятого сентября 2009 года.
Постскриптум
Так случилось, что папа в моей жизни появился относительно недавно и относительно ненадолго. Называть его папой я научился, только когда он уже слег – до этого он был для меня Валерий Иванович. Но пусть ненадолго, но папа у меня все-таки появился (как сказала одна моя знакомая: «Ты его обратно в папы взял»). По крайней мере, умер он для меня скорее папой, чем Валерием Ивановичем.
Сразу после сообщения о папиной смерти я написал небольшое стихотворение. Скорее как средство самотерапии – с художественной точки зрения оно показалось мне слабым. Но сейчас, написав и перечитав историю его жизни, мне захотелось свой рассказ закончить этим незатейливым стихотворением. Вот оно:
ВСТРЕЧА
(на смерть отца)
Смерть приходит, как сон,
Как туманный закат.
Легкий призрачный звон,
В белых яблоках сад.
В тонких венах рука.
«Здравствуй!», тут же «Прощай!».
И уносит река
В зачарованный край.
Жизни тонкая нить
Рвется, тихо звеня.
— Ты меня извини!
— Извини и меня…
То ли плачет свирель,
То ли трубы трубят.
Твой веселый апрель
Не дождется тебя.
Уплывут корабли,
Опустеет перрон,
Лица тают вдали
Смерть приходит, как сон…
05.09.2009